Неточные совпадения
На радости целуются,
Друг дружке обещаются
Вперед не драться зря,
А с толком
дело спорное
По разуму, по-божески,
На чести повести —
В домишки не ворочаться,
Не видеться ни с женами,
Ни с малыми ребятами,
Ни с стариками старыми,
Покуда
делу спорному
Решенья не найдут,
Покуда не доведают
Как ни
на есть доподлинно:
Кому живется счастливо,
Вольготно
на Руси?
Перед ним стояла не одна губернаторша: она держала под руку молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и стройными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом лица, какое художник взял бы в образец для Мадонны и какое только редким случаем попадается
на Руси, где любит все оказаться в широком размере, всё что ни есть: и горы и леса и степи, и лица и губы и ноги; ту самую блондинку, которую он встретил
на дороге, ехавши от Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись распутывать
дело.
Дело устроено было вот как: как только приходил проситель и засовывал руку в карман, с тем чтобы вытащить оттуда известные рекомендательные письма за подписью князя Хованского, как выражаются у нас
на Руси: «Нет, нет, — говорил он с улыбкой, удерживая его руки, — вы думаете, что я… нет, нет.
— Ага, узник! Поздравляю! Дела-то, а? Встает
Русь на дыбы…
На святой
Руси петухи поют, —
Скоро будет
день на святой
Руси!
— Не пиши, пожалуйста, только этой мелочи и дряни, что и без романа
на всяком шагу в глаза лезет. В современной литературе всякого червяка, всякого мужика, бабу — всё в роман суют… Возьми-ка предмет из истории, воображение у тебя живое, пишешь ты бойко. Помнишь, о древней
Руси ты писал!.. А то далась современная жизнь!.. муравейник, мышиная возня:
дело ли это искусства!.. Это газетная литература!
Глядя
на эти довольные лица, которые служили характерной вывеской крепко сколоченных и хорошо прилаженных к выгодному
делу капиталов, кажется, ни
на мгновение нельзя было сомневаться в том, «кому живется весело, вольготно
на Руси»…
На следующий
день, 8 сентября, мы распрощались с Такемой и пошли вверх по Такунчи. Река эта длиной немного более 40 км и течет по кривой с северо-запада к востоку. Около устья она шириной до 6 и глубиной от 1 до 1,2 м по
руслу. Вода в ней мутная, с синим опаловым оттенком.
А то, в бытность мою в Москве, затеял садку такую, какой
на Руси не бывало: всех как есть охотников со всего царства к себе в гости пригласил и
день назначил, и три месяца сроку дал.
Следующий
день был воскресный. Пользуясь тем, что вода в реке была только кое-где в углублениях, мы шли прямо по ее
руслу. В средней части реки Сандагоу растут такие же хорошие леса, как и
на реке Сыдагоу. Всюду виднелось множество звериных следов. В одном месте река делает большую петлю.
Утром
на следующий
день я пошел осматривать пещеры в известковых горах с правой стороны Арзамасовки против устья реки Угловой. Их две: одна вверху
на горе, прямая, похожая
на шахту, длина ее около 100 м, высота от 2,4 до 3,6 м, другая пещера находится внизу
на склоне горы. Она спускается вниз колодцем
на 12 м, затем идет наклонно под углом 10°. Раньше это было
русло подземной реки.
В среднем течении Ли-Фудзин проходит у подножия так называемых Черных скал. Здесь река разбивается
на несколько проток, которые имеют вязкое
дно и илистые берега. Вследствие засоренности главного
русла вода не успевает пройти через протоки и затопляет весь лес. Тогда сообщение по тропе прекращается. Путники, которых случайно застанет здесь непогода, карабкаются через скалы и в течение целого
дня успевают пройти не более 3 или 4 км.
— Будет
день — будет хлеб, — повторял Полуянов, пряча заработанные гроши. — А
на Руси с голоду не умирают.
Оно лежит по
руслам рек,
Оно
на дне болот.
Странные
дела случаются
на нашей, так называемой святой
Руси, в наш век реформ и компанейских инициатив, век национальности и сотен миллионов, вывозимых каждый год за границу, век поощрения промышленности и паралича рабочих рук! и т. д., и т. д., всего не перечтешь, господа, а потому прямо к
делу.
В один погожий осенний
день медики после обеда занимались чтением, когда в дверь просунулась
русая голова с волосами, подстриженными
на лбу, и спросила...
Изредка, время от времени, в полку наступали
дни какого-то общего, повального, безобразного кутежа. Может быть, это случалось в те странные моменты, когда люди, случайно между собой связанные, но все вместе осужденные
на скучную бездеятельность и бессмысленную жестокость, вдруг прозревали в глазах друг у друга, там, далеко, в запутанном и угнетенном сознании, какую-то таинственную искру ужаса, тоски и безумия. И тогда спокойная, сытая, как у племенных быков, жизнь точно выбрасывалась из своего
русла.
Я скоро понял, в чем
дело, и с страшной головной болью, расслабленный, долго лежал
на диване, с тупым вниманием вглядываясь в герб Бостонжогло, изображенный
на четвертке, в валявшуюся
на полу трубку, окурки и остатки кондитерских пирожков, и с разочарованием грустно думал: «Верно, я еще не совсем большой, если не могу курить, как другие, и что, видно, мне не судьба, как другим, держать чубук между средним и безымянным пальцем, затягиваться и пускать дым через
русые усы».
(
На самом
деле это была женщина лет двадцати пяти, довольно сильного сложения, росту выше среднего (выше Шатова), с темно-русыми пышными волосами, с бледным овальным лицом, большими темными глазами, теперь сверкавшими лихорадочным блеском.)
Прошло более трех веков после описанных
дел, и мало осталось
на Руси воспоминаний того времени.
— Вишь ты, какой прыткий! — сказал он, глядя
на него строго. — Уж не прикажешь ли мне самому побежать к вам
на прибавку? Ты думаешь, мне только и заботы, что ваша Сибирь? Нужны люди
на хана и
на Литву. Бери что дают, а обратным путем набирай охотников. Довольно теперь всякой голи
на Руси. Вместо чтоб докучать мне по все
дни о хлебе, пусть идут селиться
на те новые земли! И архиерею вологодскому написали мы, чтоб отрядил десять попов обедни вам служить и всякие требы исполнять.
Молился он о тишине
на святой
Руси, молился о том, чтоб дал ему господь побороть измену и непокорство, чтобы благословил его окончить
дело великого поту, сравнять сильных со слабыми, чтобы не было
на Руси одного выше другого, чтобы все были в равенстве, а он бы стоял один надо всеми, аки дуб во чистом поле!
Так тихо и мирно провел я целые годы, то сидя в моем укромном уголке, то посещая столицы Европы и изучая их исторические памятники, а в это время здесь,
на Руси, всё выдвигались вопросы, реформы шли за реформами, люди будто бы покидали свои обычные кривлянья и шутки, брались за что-то всерьез; я, признаюсь, ничего этого не ждал и ни во что не верил и так, к стыду моему, не только не принял ни в чем ни малейшего участия, но даже был удивлен, заметив, что это уже не одни либеральные разговоры, а что в самом
деле сделано много бесповоротного, над чем пошутить никакому шутнику неудобно.
Надо приготовлять детей к жизни сообразно ожидающим их условиям, а так как жизнь
на Руси чаще всего самых лучших людей ни зб что ни пру что бьет, то в виде сюрприза можно только разве бить и наилучших детей и то преимущественно в те
дни, когда они заслуживают особой похвалы.
— Нет, — сказал он, — мы не для того целовали крест польскому королевичу, чтоб иноплеменные, как стая коршунов,
делили по себе и рвали
на части святую
Русь! Да у кого бы из православных поднялась рука и язык повернулся присягнуть иноверцу, если б он не обещал сохранить землю Русскую в прежней ее славе и могуществе?
— Как же, родимый! Она с Настасьей Тимофеевной каждый
день слушала обедню у Спаса
на Бору, и всякий раз какой-то
русый молодец глаз с нее не сводил.
— Что ты, дитятко, побойся бога! Остаться дома, когда
дело идет о том, чтоб живот свой положить за матушку святую
Русь!.. Да если бы и вас у меня не было, так я ползком бы приполз
на городскую площадь.
Можно в самом
деле подумать, что
на Руси еще не перевелись громадные, широко шагающие люди вроде Ильи Муромца и Соловья Разбойника и что еще не вымерли богатырские кони.
И настала тяжкая година,
Поглотила русичей чужбина,
Поднялась Обида от курганов
И вступила
девой в край Троянов.
Крыльями лебяжьими всплеснула,
Дон и море оглашая криком,
Времена довольства пошатнула,
Возвестив о бедствии великом.
А князья дружин не собирают.
Не идут войной
на супостата,
Малое великим называют
И куют крамолу брат
на брата.
А враги
на Русь несутся тучей,
И повсюду бедствие и горе.
Далеко ты, сокол наш могучий,
Птиц бия, ушел
на сине море!
Уж с утра до вечера и снова
С вечера до самого утра
Бьется войско князя удалого,
И растет кровавых тел гора.
День и ночь над полем незнакомым
Стрелы половецкие свистят,
Сабли ударяют по шеломам,
Копья харалужные трещат.
Мертвыми усеяно костями,
Далеко от крови почернев,
Задымилось поле под ногами,
И взошел великими скорбями
На Руси кровавый тот посев.
Венецейцы, греки и морава
Что ни
день о русичах поют,
Величают князя Святослава.
Игоря отважного клянут.
И смеется гость земли немецкой,
Что, когда не стало больше сил.
Игорь-князь в Каяле половецкой
Русские богатства утопил.
И бежит молва про удалого,
Будто он,
на Русь накликав зло.
Из седла, несчастный, золотого
Пересел в кощеево седло…
Приумолкли города, и снова
На Руси веселье полегло.
Товарищи! мы выступаем завтра
Из Кракова. Я, Мнишек, у тебя
Остановлюсь в Самборе
на три
дня.
Я знаю: твой гостеприимный замок
И пышностью блистает благородной,
И славится хозяйкой молодой. —
Прелестную Марину я надеюсь
Увидеть там. А вы, мои друзья,
Литва и
Русь, вы, братские знамена
Поднявшие
на общего врага,
На моего коварного злодея,
Сыны славян, я скоро поведу
В желанный бой дружины ваши грозны. —
Но между вас я вижу новы лица.
Русый и кудрявый парень с расстегнутым воротом рубахи то и
дело пробегал мимо него то с доской
на плече, то с топором в руке; он подпрыгивал, как разыгравшийся козел, рассыпал вокруг себя веселый, звонкий смех, шутки, крепкую ругань и работал без устали, помогая то одному, то другому, быстро и ловко бегая по палубе, заваленной щепами и деревом. Фома упорно следил за ним и чувствовал зависть к этому парню.
На Волге его уважали, как богача и умного человека, но дали ему прозвище — Шалый, ибо жизнь его не текла ровно, по прямому
руслу, как у других людей, ему подобных, а то и
дело, мятежно вскипая, бросалась вон из колеи, в стороны от наживы, главной цели существования.
— Разве наше
дело понимать? — сказал
русый парень, тряхнув головой. Ему уже скучно стало говорить с Фомой; он заподозрил его в нежелании дать
на водку и сердился немножко.
Не прошло полугода со
дня смерти жены, как он уже посватался к дочери знакомого ему по
делам уральского казака-старообрядца. Отец невесты, несмотря
на то, что Игнат был и
на Урале известен как «шалый» человек, выдал за него дочь. Ее звали Наталья. Высокая, стройная, с огромными голубыми глазами и длинной темно-русой косой, она была достойной парой красавцу Игнату; а он гордился своей женой и любил ее любовью здорового самца, но вскоре начал задумчиво и зорко присматриваться к ней.
— Месяц и двадцать три
дня я за ними ухаживал — н-на! Наконец — доношу: имею, мол, в руках след подозрительных людей. Поехали. Кто таков?
Русый, который котлету ел, говорит — не ваше
дело. Жид назвался верно. Взяли с ними ещё женщину, — уже третий раз она попадается. Едем в разные другие места, собираем народ, как грибы, однако всё шваль, известная нам. Я было огорчился, но вдруг
русый вчера назвал своё имя, — оказывается господин серьёзный, бежал из Сибири, — н-на! Получу
на Новый год награду!
Наконец Неглинка из ключевой речки сделалась местом отброса всех нечистот столицы и уже заражала окружающий воздух. За то ее лишили этого воздуха и заключили в темницу. По
руслу ее,
на протяжении трех верст, от так называемой Самотеки до впадения в Москву-реку, настлали в два ряда деревянный пол, утвержденный
на глубоко вбитых в
дно сваях, и покрыли речку толстым каменным сводом.
Положим, что в былое время, как говорят,
на Руси рождались богатыри, которым нипочем было выпить штоф водки, согнуть подкову, переломить целковый; но ведь
дело не в том, что человек имел возможность совершать подобные подвиги и не лопнуть, а в том, как он мог не лопнуть от скуки?
Правда, поговаривали, что
дела компании «Нептун» в очень незавидном положении, но у нас уж как-то так
на Руси устроилось, что чем плоше
дела какого-нибудь предприятия, тем вольготнее живут его учредители, члены, поверенные, контролеры, ревизоры и прочая братия, питающаяся от крох падающих.
В этом живом муравейнике, который кипит по чусовским пристаням весной под давлением одной силы, братски перемешались когда-то враждебные элементы: коренное чусовское население бассейна Чусовой с населявшими ее когда-то инородцами, староверы с приписными
на заводе хохлами, представители крепкого своими коренными устоями крестьянского мира с вполне индивидуализированным заводским мастеровым, этой новой клеточкой, какой не знала московская
Русь и которая растет не по
дням, а по часам.
— До мировой ли теперь, ваше благородие!
Дело пошло
на азарт, и если они возьмут да разорят Москву, так вся святая
Русь подымется. Что в самом
деле за буяны?.. Обидно, ваше благородие!
— Изволите вы жить в Питере: видно, это оченно высоко и далеко, и ничего вы не знаете, как
на Руси дела делаются: разве одинако выбираются люди
на места,
на которых жалованья платят, или
на места, где одна только страда и труд!
Чтобы не приводить частных примеров и показать, до какой степени волшебство и чернокнижие вошло в древней
Руси в ряд ординарных, юридически определенных преступлений, — укажем
на повальное свидетельство Кошихина: «А бывают мужескому полу смертные и всякие казни: головы отсекают топором за убийства смертные и за иные злые
дела, вешают за убийства ж и за иные злые
дела, жгут живого за богохульство, за церковную татьбу, за содомское
дело, за волховство, за чернокнижество, за книжное преложение, кто учнет вновь толковать воровски против апостолов и пророков и св. отцов.
Казалось бы, чего же лучше? Сам историк, начертавши эту великолепную картину древней
Руси, не мог удержаться от вопросительного восклицания: «Чего же недоставало ей?» Но
на деле оказалось совсем не то: древней
Руси недоставало того, чтобы государственные элементы сделались в ней народными. Надеемся, что мысль наша пояснится следующим рядом параллельных выписок из книги г. Устрялова, приводимых нами уже без всяких замечаний...
Пародия была впервые полностью развернута в рецензии Добролюбова
на комедии «Уголовное
дело» и «Бедный чиновник»: «В настоящее время, когда в нашем отечестве поднято столько важных вопросов, когда
на служение общественному благу вызываются все живые силы народа, когда все в России стремится к свету и гласности, — в настоящее время истинный патриот не может видеть без радостного трепета сердца и без благодарных слез в очах, блистающих святым пламенем высокой любви к отечеству, — не может истинный патриот и ревнитель общего блага видеть равнодушно высокоблагородные исчадия граждан-литераторов с пламенником обличения, шествующих в мрачные углы и
на грязные лестницы низших судебных инстанций и сырых квартир мелких чиновников, с чистою, святою и плодотворною целию, — словом, энергического и правдивого обличения пробить грубую кору невежества и корысти, покрывающую в нашем отечестве жрецов правосудия, служащих в низших судебных инстанциях, осветить грозным факелом сатиры темные деяния волостных писарей, будочников, становых, магистратских секретарей и даже иногда отставных столоначальников палаты, пробудить в сих очерствевших и ожесточенных в заблуждении, но тем не менее не вполне утративших свою человеческую природу существах горестное сознание своих пороков и слезное в них раскаяние, чтобы таким образом содействовать общему великому
делу народного преуспеяния, совершающегося столь видимо и быстро во всех концах нашего обширного отечества, нашей родной
Руси, которая, по глубоко знаменательному и прекрасному выражению нашей летописи, этого превосходного литературного памятника, исследованного г. Сухомлиновым, — велика и обильна, и чтобы доказать, что и молодая литература наша, этот великий двигатель общественного развития, не остается праздною зрительницею народного движения в настоящее время, когда в нашем отечестве возбуждено столько важных вопросов, когда все живые силы народа вызваны
на служение общественному благу, когда все в России неудержимо стремится к свету и гласности» («Современник», 1858, № XII).
Несмотря
на всю строгость царствовавшего государя, в местах, удаленных от его недреманного ока, в оны времена, как и в
дни гораздо позднейшие,
на Руси во всю ширь царил безграничный русский произвол, мироволье и бессудство.
Вставши
на другое утро, по обыкновению, очень рано, джентльмен наш занялся
делами, и, должно отдать ему справедливость, занялся ими довольно дельно, что не всегда можно сказать про молодых практических людей у нас
на Руси.
Я говорю вам всем: неправда то!
Всех, кто дерзнет подумать, что царевна
Убийцы дочь,
на бой я вызываю!
Прижмись ко мне — не бойся, Ксенья, этих
Зеленых волн! — Я слушать вас устал —
Я знаю сам. — Прибавьте парусов!
Какое
дело нам, что
на РусиУбийца царь! — Вот берег, берег! Ксенья,
Мы спасены!